УДК 801.73+18
К. С. Ретивов
В искусстве второй половины XX – начала XXI века можно наблюдать ситуацию, которую стоит охарактеризовать не иначе как ситуацию почти безграничной творческой свободы. Современный художник не испытывает давления классических канонов и установок, хотя он свободно может к ним обращаться за вдохновением и наставлением. В этом и состоит его, художника, свобода: он может творить в рамках классических жанров или экспериментировать с формой, создавая нечто, ранее не существовавшее. В современном искусстве мы находим ряд произведений, не только демонстрирующих эту свободу, но и распространяющих ее на зрителя. Речь идет о произведениях, которые Умберто Эко называл «открытыми», которые «предполагают не законченное и определенное сообщение, не некую строго определенную форму, а возможность различной… организации произведения, которая дается исполнителю, и, следовательно, предстают не как некие законченные произведения, требующие, чтобы их пережили и постигли в заданном структурном направлении, но как произведения «открытые», которые завершает исполнитель в тот самый момент, когда он получает от них эстетическое наслаждение» [2, с. 26].
Подобные произведения требуют особого внимания от интерпретатора, так как он в данном случае оказывается не просто зрителем, но и соавтором – в степени, определенной автором. Любое произведение открыто для различных интерпретаций, поскольку «произведение искусства представляет собой некий объект, произведенный автором, который организует его смысловое содержание так, чтобы любой человек, его воспринимающий, мог вновь постичь (посредством игры собственных откликов на конфигурацию впечатлений, оказывающих стимулирующее воздействие на его чувства и разум) само произведение, его изначальную форму, задуманную автором» [Там же, с. 27]. Все же любой человек привносит в этот процесс конкретную экзистенциальную ситуацию, свое чувственное восприятие, определенную культуру, вкусы, склонности, личные предубеждения, и, таким образом, постижение изначальной формы совершается в определенной индивидуальной перспективе.
Однако незавершенность как характеристика произведения делает процесс интерпретации еще более многослойным, чем в случае с произведениями завершенными. В связи с этим необходимо попытаться выделить критерии интерпретации «открытых» произведений, если это возможно. С этой целью следует обратиться к истории герменевтики как науки о толковании и провести необходимые параллели с современностью.
Предпосылки возникновения герменевтики обнаруживались еще в эпоху Античности, однако в самостоятельную науку она оформилась несколько позже. Проблема толкования в том или ином виде встречалась у Платона, Аристотеля, стоиков, Филона Александрийского, Климента Александрийского, Оригена, Августина Дакийского, Фомы Аквинского, Иоанна Златоуста, Блаженного Августина, М. Лютера, Флация Иллирийского, Й. К. Данхауера, Й. М. Кладениуса, Г. Ф. Майера, И. Канта и Ф. Аста. Однако в статье «Возникновение герменевтики» Вильгельм Дильтей называет именно Фридриха Шлейермахера создателем всеобщей науки герменевтики [1].
Шлейермахер называет герменевтику Kunstlehre, что можно перевести как «учение об искусстве». Для романтизма искусство является способом проникновения в бытие, осознания бессознательного, оно претендует на статус высшего философского знания и богопознания. Религия и искусство, по мнению Шлейермахера, совпадают, поэтому герменевтика становится учением об искусстве как о бесконечности. «Если объект герменевтики – произведение искусства, обладающее бесконечно богатым содержанием, то сам процесс толкования также бесконечен, к окончательному толкованию можно лишь приближаться» [Там же, с. 28].
В герменевтике учение и объект учения носят характер искусства. Сформированные правила не регламентируют способ собственного применения. Чисто научное знание не дает понятия о целом, только о части, т. е. не претендует на познание истины. Для этого необходимо выйти за пределы данности, так сказать, за пределы частной логики и увидеть часть в свете целого. Подход парадоксальный с точки зрения части и закономерный с точки зрения целого.
«Герменевтика… связана с научным прозрением и есть интуитивная наука» [Там же, с. 28]. С этим связано учение Шлейермахера об интуитивном или пророческом методе толкования, заключающемся в непосредственном созерцании индивидуальности автора речи. Толкователь должен как бы превратиться в него. Из-за ограниченности интуиции этот метод следует дополнять сравнительным методом, в котором уравнивается индивидуальность автора с другими. Данные научного анализа и интуитивного созерцания в идеале должны совпадать [1].
Понимание возникает в результате герменевтического процесса, т. е. интерпретации, поэтому герменевтика вначале исходит из предпосылки непонимания текста. Правильно понять текст можно только в связи с целым. Понять, какую роль играет часть в общем контексте произведения, каков генезис художественного замысла, который возникает как духовное единство и в процессе реализации в мыслительную, затем в языковую оболочку дробится на части. Содержание и форма, таким образом, растождествляются, однако цельность не исчезает полностью. Чем сильнее духовный импульс (задумка автора), тем крепче единство. Произведение, в свою очередь, также часть индивидуального творческого процесса, в котором происходит последовательное развёртывание частей.
При первом прочтении мы понимаем языковое значение элемента, но не контекстуальное, т. е. значение части внутри целого – то, что современная лингвистика называет смыслом. Искомое целое – это духовный смысл, являющийся высшим родом смысла в художественном тексте. Постичь этот смысл можно двумя способами. Двигаясь по тексту вспять, связывая последующий элемент с предыдущим, достичь начала текста. Затем перейти к аналогичному анализу медитации автора (процесса приведения текста к соответствующей замыслу автора форме), а от нее – к анализу изначального импульса, который происходит из совокупной жизни автора. Такой анализ представляется бесконечным. Его результатом будет достижение искомого начала, которое предстанет в качестве предельной и необъяснимой данности. Познать начало можно, только выйдя за его пределы, чтобы рассмотреть его в качестве части высшего целого. Но это возможно, только если мы положим его. Таким образом, высшим познанием является творчество, и генетическое исследование дополняется творческой интуицией [Там же].
Создавая общую науку из «множества специальных герменевтик», Шлейермахер выделил понимание как универсальный принцип, связывающий все частные герменевтики. «Полагание акта понимания как исходного стало началом развития собственно философской, т. е. трансцендентальной герменевтики, которая разрабатывает саму теорию понимания и выясняет условия его достижения» [Там же, с. 31]. М. Хайдеггер рассматривал понимание как экзистенциал Dasein в работе «Бытие и время».
Универсальность понимания заключается в одном законе: целое понимается из частей, а часть только в связи с целым. Этот принцип называется «герменевтическим кругом». При анализе достигается первоначальное понимание целого из первого общего обзора, т. е. целое выступает не как знаемое, а только в интуитивном созерцании. Как знаемое оно будет получено после анализа каждой отдельной части [1].
Герменевтический закон существует в форме двух канонов. Они применимы как для грамматического, так и для психологического толкования. Первый канон заключается в том, что речь понимается на фоне языковой области, близкой автору и первоначальному читателю, т. е. тому, кому произведение адресовано в первую очередь. Целым в данном случае выступает языковая область, а речь автора (текст, сообщение) представляет собой часть от целого. Это внешний тексту герменевтический круг, его парадигматика.
Второй канон можно сформулировать следующим образом: смысл каждого слова в контексте определяется его связью с другими словами. Это внутренний круг текста. Целое в данном случае – это контекст, а частью выступает отдельное слово. «Этот канон выделяет синтагматический аспект построения текста» [Там же, с. 32]. Синтагматика – это аспект изучения системы языка, а точнее отношений, возникающих между знаками языка в последовательном расположении его единиц при их непосредственном сочетании друг с другом.
Герменевтическое учение исчерпывается диалектикой части и целого, что позволяет герменевтике быть свободным и естественным методом толкования. Богатство герменевтического метода определяется самим объектом – творческой речью, которая сама создает свой метод. Разнообразие мира искусства диктует разнообразие методов его анализа [1].
Являясь синтезом искусства и науки, герменевтика представляет собой синтез нескольких наук: «…диалектики – науки о единстве знания, грамматики – общей науки о языке, риторики – науки об искусстве речи и критики как науки об определении подлинности текстов…» [Там же, с. 32].
Герменевтика использует эти науки, объединяя их под своим началом, для познания истины и смысла. Здесь наблюдается изменение целей герменевтики, переход от схоластики к формированию метода, направленного на объект. Общая герменевтика по отношению к объекту переходит в свою противоположность – герменевтику специальную, она всегда проверяет свой подход в анализе конкретного текста.
«Объектом герменевтики является творческая, т. е. в изначальном смысле поэтическая речь» [Там же]. Это априорное условие герменевтического анализа. Разговор идет о речи, а не о тексте по ряду причин, прежде всего в связи с представлениями Шлейермахера о генетическом развитии текста из устной речи. Согласно этой концепции, в основании Святого Писания лежит устное Предание, а именно устные рассказы о жизни Христа и его учении, которые были записаны. Писание – это фиксация устного Предания и этап его усвоения. Шлейермахер не статуировал различия между устной и письменной речью апостолов.
Являясь прогрессивным оратором, Шлейермахер использовал герменевтику как практическое руководство для построения собственной речи и понимания чужой.
Универсальности герменевтики соответствует универсальный объект толкования – совокупная речевая деятельность. Живую речь Шлейермахер относит к стихии поэзии. Изолированному тексту, по его мнению, недостает живости беседы как проявления многих разнородных факторов, связанных с жизнью говорящих. Он уделял особое внимание индивидуальности писателя.
Шлейермахер следует поэтической теории языка, в которой язык трактуется в своей истинной сущности как работа духа, энергейя, т. е. как поэзия. Дух проявляется в живой речи как непрерывный процесс языкотворчества [1].
Единичный речевой акт меняет языковое целое либо с максимальной, либо с минимальной ценностью; последняя не прибавляет к языку ничего нового и, повторяя известное, служит сохранению языковой субстанции, которая за счет этого и существует. Большинство речей располагается между этими крайними позициями. Изучать живую речь можно только при непосредственном в ней участии, иначе она неуловима. Поэтому герменевтика обращается к тексту как к фиксации живой речи. Текст конденсирует творческие особенности речи. Творчество в речи случайно, неорганизованно и ситуативно, так как речь произносится с внешней, прагматической целью. В тексте художественным предметом и целью выступает творчество, что выражается в закономерности следования элементов текста друг за другом – композиции. Речь должна стремиться стать текстом, который рассматривается как художественное высказывание. Текст, согласно Шлейермахеру, может перерасти в произведение, высшей формой которого является произведение всей жизни. Возникает следующая цепочка: речь – текст – произведение – произведение всей жизни [Там же].
Шлейермахер уделял особое внимание личности автора и его духовному импульсу, который возникает в связи с жизненным опытом автора и следует по этой цепочке с возможным созданием произведения всей жизни. Получается своего рода манифестация жизни автора, и, изучая текст при помощи герменевтического метода, мы проникаем в жизнь автора, переживаем ее вместе с ним, потому что все это взаимосвязанные части, образующие целое, – жизнь автора, которую мы можем рассматривать как часть некоего общего, например, творчества как такового.
Главным текстом для Шлейермахера была Библия, все свои положения по теории общей герменевтики он применял к ней. Так как Библия – сакральный текст, возникает вопрос особого статуса сакрального текста в общей теории герменевтики, с которой имел дело Данхаузер.
Новый Завет, согласно Шлейермахеру, требовал специальной герменевтики, но не в связи со своей сакральностью, а из-за встречающихся в тексте разных языков. Вопрос о сакральности возникает в связи с проблемой авторства Библии. Если автор – Святой Дух, то роль апостолов минимальна. Но как тогда оценить расхождения в Священных книгах? «Приписать ошибки Святому Духу невозможно» [Там же, с. 35]. Выход в следующем: Писание имеет двойственное, божественно-человеческое происхождение. Оно является выражением, с помощью форм человеческого языка, Божественного Откровения. Язык для этого должен был стать поэзией в изначальном смысле слова, высвободить свою потенциальную энергию.
Сакральность для Шлейермахера – синоним высшей поэтичности. Между художественностью и сакральностью существует количественное, а не качественное различие. Таким образом, поэзией в высшем смысле слова является Библия. А если поэзия есть квинтэссенция всякой речи, то Библия может служить эталоном для толкования любого другого текста [1].
Поэтический текст есть духовно-словесное единство, т. е. он функционирует и по художественным, и по языковым законам. Таким образом, Шлейермахер выделяет две стороны толкования: грамматическую и психологическую. «Толкуя текст грамматически, мы рассматриваем его как языковое обозначение, в связи с языковой областью» [Там же, с. 36]. Всякое творческое словоупотребление видоизменяет язык, цель грамматического толкования – увидеть текст как видоизменение языка, которое толкуется Шлейермахером как развитие. Оно соотносится с идеей единства смысла, которое можно рассмотреть на примере двух явлений – единства слова и единства значения.
Собрать все значимости слова – значит получить определенное множество, отражающее наше знание о слове, меру его познанности. Исчерпывающее знание о слове возможно только тогда, когда собраны и обобщены все значимости слова. Тогда было бы получено единство, которое означало бы полное объяснение значения данной лексической единицы. Но сделать это невозможно ни по отношению к древним, ни по отношению к новым языкам. В первом случае мы имеем лишь фрагментарно дошедшую до нас литературу и не имеем живой речи. Во втором случае развитие еще продолжается, и возможно появление новых значимостей слов. «Все значимости одного слова в совокупности отражают развитие языка, выявление его духовного смысла» [Там же, с. 7]. Развитие представляется как приобретение словом несобственного значения, т. е. как метафорический процесс, что подтверждает поэтическое происхождение и поэтическую сущность языка. Метафора возникает из параллелизма представлений, когда они из одного ряда вплетаются в другой. Для переноса используются представления, характеризующие внутренний мир человека и внешний мир – природный. «Шлейермахер говорит о параллелизме между «областью этики и областью физики», т. е. духом и материей» [Там же, с. 37].
Воззрение на метафору сочетается у Шлейермахера с идеей единства смысла. Различие между собственным и несобственным значениями слова исчезает при ближайшем рассмотрении. Каждое слово обладает языковой и речевой значимостью, каждая новая значимость отражает развитие языковой системы. Употребляясь в речи, языковая значимость видоизменяется, либо следуя из прежней, либо противопоставляясь ей. Развиваясь, слово стремится к обретению собственного значения, преодолевая временные и изменяющиеся смыслы.
В рамках грамматической теории толкования Шлейермахер противопоставляет формальные и материальные языковые элементы, что соответствует оппозиции синтактики и семантики. Формальные элементы связывают части предложения и сами предложения друг с другом. Говоря о материальных элементах, имеем в виду их значение. Соединение предложений бывает органическим, т. е. внутренним слиянием, и механическим, т. е. внешним присоединением элементов. В первом случае соединение происходит в соответствии с причинно-следственной связью. Во втором случае выражает внешние отношения, естественную последовательность событий, не затрагивающую внутреннюю связь элементов друг с другом. В разных языках преобладают разные способы соединения в разной степени: где-то доминирует механическая связь, где-то органическая. Два вида формальных элементов образуют полюсы противопоставления, но могут смешиваться и меняться местами, что обусловлено оппозицией количественного и качественного различия. Качественно различаются значения материальных и формальных элементов. Количественное различие связано с интенсивностью значения. Здесь различаются эмфаза и избыточность. Когда органический союз используется присоединительно – это избыточность, а когда присоединительный союз играет органическую роль – это эмфаза [1].
Если мы попытаемся привести пример, выражающий эту ситуацию в русском языке, то он может выглядеть следующим образом. Слово «образ» может быть употреблено органически во фразе «прекрасный образ женщины». Его можно использовать и присоединительно в речевом обороте «таким образом». В первом случае слово «образ» выражает собственное значение и является элементом внутренней логики повествования. Во втором – теряет свое исходное значение и служит соединительным элементом, позволяющим перейти от одной части предложения к другой, создавая некоторую степень избыточности в речи.
Грамматическим толкованием познание языка текста не исчерпывается. Оно дополняется психологическим толкованием, которое рассматривает текст как факт в мыслящем, как выражение духовной жизни автора. Различие между психологическим и грамматическим толкованиями провести сложно, т. к. они могут совпадать и расходиться. Но иногда различие становится весьма отчетливым.
Психологическое толкование имеет дело с моментом возникновения замысла и его связью с жизнью автора, а техническое – с реализацией замысла непосредственно в тексте [Там же].
Замысел находится в пограничном состоянии по отношению к психологическому и техническому толкованиям. Первое завершается усмотрением смысла, второе с него начинается; первое нацелено на личность автора, второе – на процесс творчества. Один из постулатов герменевтики состоит в том, что полное изучение текста возможно только в связи с личностью автора. Этот постулат до сих пор вызывает споры. Дильтей считал, что текст – это выражение субъективных процессов восприятия и переживаний автора, т. е. подходил к вопросу с позиций психологизма. Символическая традиция, предпосланная теоретическими построениями С. Малларме, провозгласив принцип абсолютности поэзии, признает за текстом полную автономность и независимость от автора. Это привело к созданию в современном литературоведении направления, рассматривающего текст как существующий абсолютно свободно от своего создателя [Там же].
Техническое толкование исследует, как замысел переходит в медитацию и становится композицией текста. Медитация – это генетическое претворение замысла, так как она является его внутренним образом в субъекте, а композиция – его объективное воплощение в тексте. Медитация связана с субъективным познанием предмета, т. е. с его представлением, и существует только для автора, а композиция связана с изложением познанного – для других, т. е. с понятием и языком. «Переход от медитации к композиции можно представить как переход от представления к понятию» [Там же, с. 41].
Толкуя текст психологически, автор свободен, а толкуя технически – нет. При переходе от замысла к композиции в права вступает определенная художественная форма (жанр), подчиняющая замысел своим законам, строгость которых может варьироваться в зависимости от принадлежности к какому-либо течению в искусстве. Таким образом, герменевтическое толкование должно, наряду с текстом, учитывать жанровую принадлежность. Психологическое относится к возникновению мысли из совокупности жизненных моментов индивида. Техническое сводится к определенному мышлению и художественному намерению, из которых развиваются ряды. При толковании учитывается триада: язык – текст – автор. Главная роль отводится тексту, вбирающему все лингвистические и экстралингвистические элементы [1].
Когда речь идет о произведении искусства, наше эстетическое сознание требует, чтобы под «произведением» понималось нечто, созданное определенной личностью, нечто такое, что, несмотря на различные варианты его восприятия, сохраняет свое лицо как организм и не утрачивает (как бы его ни понимали и ни продолжали) печати автора, в силу которой оно обретает свою структуру, значимость и возможность нести какое-то сообщение [2].
Современный автор предлагает зрителю закончить произведение: он не знает в точности, как именно оно может быть завершено, но знает, что, завершившись, оно все равно всегда будет его произведением, а не каким-либо иным, и что в конце интерпретационного диалога конкретизируется форма, которая будет его формой, даже если ее выстроит кто-то другой, причем в таком ракурсе, который он сам, быть может, не мог полностью предвидеть. Это происходит потому, что именно автор «предложил те возможности, которые уже были им рационально организованы, направлены и наделены органическими потребностями развития» [2, с. 58–59]. Зритель в данном случае сам решает, как ему этими возможностями распорядиться.
В ситуации, когда произведение не завершено, как, например, с некоторыми произведениями С. Малларме, требующими деятельного вмешательства зрителя в структуру произведения, триада «язык – текст – автор» видоизменяется. При толковании таких «открытых» произведений необходимо учитывать также зрителя, который совершает, пусть и определенные автором, действия, завершая или дополняя произведение. Таким образом, интерпретируя подобные «открытые» произведения, стоит рассматривать следующую схему: автор – форма – зритель. Зритель в данном случае выступает как деятельная сила, влияющая на произведение. В поэтике «открытого» произведения (и тем более произведения в движении), которое при каждом новом его восприятии никогда не оказывается равным самому себе, появляется необходимость осуществления индивидуального подхода в каждом отдельном случае при разных конфигурациях связки «автор – форма – зритель».
ЛИТЕРАТУРА
- Шлейермахер, Ф. Герменевтика / Ф. Шлейермахер ; пер.с нем. А. Л. Вольский. – СПб. : Европейский дом, 2004. – 242 с.
- Эко, У. Эволюция средневековой эстетики / У. Эко. – СПб. : Азбука-классика, 2004. – 288 с.
Ретивов К. С. Эволюция метода интерпретации «открытых» произведений
В статье рассмотрена проблема интерпретации произведений, которые вовлекают зрителя в творческий процесс в качестве деятельной силы, влияющей на конечную форму произведения. Сделан экскурс в историю проблемы интерпретации в трудах Фридриха Шлейермахера. Дана характеристика «открытых» произведений.
Ключевые слова: произведение, интерпретация, поэтика, форма, текст, герменевтика, эстетика.
Retivov K. S. The Evolution of the Interpretation Method for «Open» Works
The article deals with the problem of interpreting works that involve the viewer in the creative process as an active force influencing the final form of the work. An excursion into the history of the interpretation problem in the writings of Friedrich Schleiermacher was made. “Open” works were characterized.
Key words: work, interpretation, poetics, form, text, hermeneutics, aesthetics.