УДК 130.2
Е. О. Тищенко
Более 60 лет назад русско-американский писатель В. В. Набоков, читая лекции по русской литературе, опубликовал эссе, посвященное пошлости и пошлякам. Эти термины и понятия специфичны для русского менталитета, а в английском языке наиболее близки к ним vulgarity и banality. Вместе с тем их содержание носит гораздо более глубокий характер, отражая существенную сторону человеческой культуры, что позволяет считать их вечными, бессмертными, экзистенциальными, сравнимыми с феноменами смерти (О. Уайльд).
Великие деятели русской культуры, включая А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, А. П. Чехова, И. А. Бунина, И. А. Ильина, всесторонне исследовали это явление в эстетическом, этическом, религиозном и иных смыслах, подчеркивая его общезначимость, распространенность среди «черни» и в то же время его невероятную способность проникать во все слои культуры, включая элитарные и аристократические («снобизм»).
В самом абстрактном плане пошлость – это подделка под истину, добро и красоту, их подмена, характерная для массового сознания мещанства, филистерства, которое видит высшую ценность существования в материальном благополучии, в деньгах, против чего восстали искусство и культура XX века в основном в эпатажных формах.
Творцы искусства XX века исходили из того, что пошлость гораздо хуже категории безобразного, ибо символизирует собой дурновкусие, характерное для обывателя европейской культуры и цивилизации, что ведет к цинизму в жизни и деятельности.
XXI век привнес некоторые новые измерения вечного феномена пошлости, связанные, с одной стороны, с ситуацией прихода «постчеловечества», «нового гуманизма», а с другой – с бумом цифровизации и концептами искусственного интеллекта, призванного спасти погибающее человечество. Здесь прежде всего встает проблема методологии познания сущности такого сложного понятия, как пошлость, и его исторических модификаций.
Полагаем, что для этих целей наиболее адекватен подход в духе эпистемологического конструктивизма, в котором сочетаются принципы эссенциализма и социального конструктивизма и координируют научные критерии и моральные оценки явления на основе метасистемности, где предполагается плюралистичность измерений опыта. То, что пошлость имеет неоднозначные оценки в довольно широком диапазоне, отмечают практически все исследователи этого явления, приписывая даже это природным феноменам (пейзажам и пр.). Хотя большинство констатирует, что это специфически личностное качество человека, в основном мужского пола¸ ведущего «правильный» образ жизни и тщательно оберегающего этот душевный покой, боящегося перемен и проявлений творчества во всех сферах и довольствующегося всевозможными подделками. На языке православной догматики это обозначается как «теплохладность» (like warmness), т. е. подмена подлинной, живой и горячей веры формальным обрядоверием и стремлением достичь земного благополучия. Теологи считают ее исходным пунктом, актом грехопадения первых людей, когда искушение змеем Евы дало толчок поощрению греха и последующему фарисейству, которое ныне ассоциируется с феноменом религиозной толерантности, трактуемой как положение между Христом и Сатаной. Отсюда произрастает идолопоклонство, неспособность ощутить «священный ужас» и как следствие – ханжество и донжуанство, которые в метафизическом смысле могут быть определены как феномен пустоты (emptiness) [2], как гибрида тоски и скуки. Однако помимо отрицательных коннотаций в пошлости можно усмотреть и противоположную сторону, что особенно характерно для русского национального менталитета с его стремлением к парадоксам [3], к крайностям при отсутствии золотой середины, о чем говорят многие коллизии в романах Ф. М. Достоевского, где душа человека – поле бесконечной битвы между Богом и Сатаной.
Что же может быть положительного в явлении пошлости как средоточии аморальности, бездуховности и вообще низменности?
Оказывается, это понятие середины, медиации, опосредования упомянутых крайностей духа, которое мало удается реализовать в общественной жизни, да и в личной судьбе отдельного человека. К слову, в истории России до XVII века термин «пошлость» не имел отрицательного значения, однако он приобрел таковое в эпоху Петра I и – особенно – в XIX веке.
Многогранность явления пошлости может быть проанализирована на удачном примере феноменов русского типа половых и гендерных отношений, которые достаточно специфичны по сравнению с европейскими и азиатскими моделями. В этих феноменах, как в линзах, преломляются самые существенные социокультурные закономерности развития общества и человека, они служат своеобразными метками динамики процессов развития или деградации. Не случайно термин «пошлость» употребляется прежде всего в смысле сексуальной распущенности, непритязательности, своеобразной бездарности в интимных отношениях как удел серых и плоских личностей, способных только либо на выполнение «супружеского долга», либо на безликие, чисто физиологические связи и отношения. В свое время Х. Ортега-и-Гассет хорошо определил это как «запрограммированную обыденность, непоколебимую удовлетворенность повседневностью» [Цит. по: 1, с. 18], что исключает «жар любви», заменяя его холодной похотью. Другой крайностью в этом отношении может быть формирование сексуального маньяка как сверхрадикальный способ преодоления обыденности, ведущий, как правило, к деструкции, крайнему цинизму и смерти. Очевидно, что и тот, и другой путь порождены социокультурными реалиями жизни миллионов людей, которые выбирают либо одну из крайностей, либо ту середину, которая и может восприниматься как пошлость, хотя и имеет некоторые черты добродетельной жизни. Это своеобразная модификация Эроса, который вбирал в себя все страсти, и мужские и женские, был неукротим и даже агрессивен, переступал все мыслимые границы ради божественной страсти, будучи трансцендентным по своей природе. Эрос у Фрейда был, в сущности, заменен на понятие «либидо», присущее полиморфно-перверзным субъектам, а середина и конец XX века стали временем расцвета сексуальной апатии, асексуальности и других проявлений деструкции эротического начала в жизни человека, что в корне изменило само понятие эротического и потребовало новых видов коммуникации. Речь идет о расцвете виртуального общения и соответствующей виртуальной скуке и пошлости, роботосексе в виртуальной реальности, репродукции без секса и эроса как таковых и других виртуальных реалиях XXI века.
Парадокс ситуации состоит в том, что, казалось бы, сногсшибательные новинки – перемена пола по свободному выбору человека, полисексуальность и полигендерность, принявшие вид постсексуальности и постгендерности, взрывающие консервативно-охранительные установки в отношении брака и семьи, – дают, как нам представляется, и новую модификацию традиционной пошлости.
На смену привычным ролям приходит образ нового андрогина, так удачно сочетающего в себе мужское и женское начала, что, по некоторым прогнозам, люди (а точнее, постлюди), имеющие такие характеристики, только и смогут выжить и далее развиваться в катастрофическом мире.
Причины подобной ситуации многообразны, но в основном их сводят к тому, что человеческая телесность как социокультурная характеристика тела приобрела издавна товарный характер, который выражается в обесценивании ее в процессе потребления ввиду легкости замены. Это хорошо проанализировано еще в классическом марксизме исходя из отсутствия априорности у человека знаний о сущности сексуальных отношений в плане восприятия Другого как партнера.
В феноменологическом анализе этого процесса подчеркивается значимость интенционального акта для установления подлинно человеческого отношения двух субъектов. Отсюда проистекает ситуация, заставляющая человека обращаться к расхожим, коммерческим и потому заведомо пошлым моделям сексуального поведения. Это, в сущности, убивает такие существенные признаки подлинного эротизма, как экзистенциальное волнение перед лицом Другого, преодоление барьеров и запретов для установления подлинной интимности, снятие дуализма телесно-духовной организации человека. Для этого необходимо развитое воображение, ибо сугубый реализм в восприятии тела чреват, как хорошо известно, полной асексуальностью, что хорошо знакомо теоретикам и практикам нудизма и натурализма. Об этом же свидетельствуют и феномены перформативной и фигуративной сексуальности, получившие развитие во второй половине XX века. В последнем случае подчеркивается значимость и важность максимальной субъективизации отношений, предотвращающей восприятие Другого как неодушевленного предмета для удовлетворения физиологической нужды, что, собственно говоря, и представляет теоретический конструкт пошлости.
Тогда нет необходимости в каком-либо нарративном дискурсе любовного и эротического переживания ситуации, что подменяется набором стандартных фраз и выражений. Проявления телоцентризма и фетишизма тела, очень характерные для буржуазной культуры XX века, свидетельствуют о глубине экзистенциального кризиса фундаментальных ценностей человеческой жизни. Связывать данное явление с глобальным кризисом современного монополистического капитализма и концепциями трансгуманизма было бы упрощением ситуации, которая имеет и иные измерения на уровне глубинных качеств человеческой природы, включая действие законов биологической эволюции, в частности, мозга человека как главной «эрогенной зоны». При этом неизбежно возникает вопрос о локализации соответствующих нервных центров, обеспечивающих склонность большинства людей (если не всех) к пошлому типу поведения по аналогии с данными современной нейрофизиологии, открывшей наличие в мозге зон, ответственных за восприятие сакрального. Хорошо известны и многократно описаны последствия создания «рая» для крыс (Дж. Кэлхун и др.), который превращался в «поведенческую клоаку» (эксперимент «Вселенная 25»). При всей дискуссионности итогов этого и аналогичных экспериментов можно полагать, что данные о прямом влиянии размеров личного пространства и его динамика у жителей поселений разного типа могут объяснить некоторые особенности поведения, демонстрирующего феномен пошлости. Так, многие исследователи отмечают, что сельские жители, ведущие «простой» образ жизни, склонны к этому, а переселение в мегаполисы с их скученностью и неизбежным влиянием масскульта увеличивают шансы человека обратиться к пошлой, расхожей оценке себя и окружающего мира.
Итак, в первом приближении пошлость предстает как уникальный феномен культуры (преимущественно русской), имеющей генетические предпосылки возникновения и пусковые механизмы социокультурного формирования, включая гендерную и возрастную специфику, а также многие измерения, включая религиозное (дьявол как вечная пошлость). Она в прямом и переносном смыслах бессмертна, пока живо человечество, и постоянно меняет свой исторический облик. В этом смысле она может быть рассмотрена как одна из модификаций рабства человека у самого себя, его вечной зависимости от толпы (как реальной, так и виртуальной) уже в наше время, от стереотипов и стандартов поведения, от тщеславия и честолюбия как мощных рычагов активности.
Первые два десятилетия XXI века высветили новые грани в этой вечной проблеме, связанные в основном с ситуацией глобального кризиса и процессами дегуманизации, грозящими гибелью человеческого рода. В качестве панацеи предлагается, в частности, создание искусственного интеллекта и всеобщая цифровизация человеческой жизни, включая чипирование, симбиоз живых и неживых элементов тела и в конечном итоге получение гибрида в виде киберсущества, свободного от человеческих чувств и эмоций и поэтому неуязвимого для проявлений пошлости прошлых веков.
Подделка как существенная особенность пошлости тут будет в принципе невозможна или крайне сложна, поскольку человечество постепенно перейдет в новую фазу своего отныне космического существования.
Это в корне изменит и всю человеческую или, точнее, постчеловеческую сексуальность, когда ее субъектами станут человекороботы, киборги, нанороботы и прочие творения, перешедшие из фантастики в реальность. Авторы этих концепций полагают, что это избавит человечество от вечных и неизлечимых пороков человеческой сексуальности, и прежде всего непредсказуемости, трансгрессивности и агрессивности. Проблема индивидуальности и уникальности будет в корне модифицирована, ибо постчеловек будет управляться цифрами и сам станет цифрой, что актуализирует старую как мир магию чисел, о которой размышлял еще Гераклит, не говоря уже об авторах антиутопий XX века, включая О. Хаксли, Дж. Оруэлла и других. Это порождает ряд сугубо философских и психологических проблем, включая наличие или отсутствие «Я» у таких гибридов, модификацию проблемы выбора и, главное, самоидентичность, способность взглянуть на себя не только своими глазами, но и коллективным «оком» человечества. Что же касается моральных и эстетических критериев оценки таких феноменов, то сейчас все чаще говорят о выработке неких новых стандартов, ориентированных на постчеловека, где высшую ценность будет представлять не какой-либо строгий кодекс религиозного толка и даже не постулаты светского гуманизма в духе П. Курца. Речь идет о максимальном разнообразии выбора моральных и эстетических ориентаций с акцентом на собственную автономную мораль, свой «нравственный компас». Возникает вопрос о полюсе, на который должна быть направлена стрелка этого компаса, о любви, дружбе, браке, сексуальных отношениях в целом. Человечество в массе своей и русская культура в особенности дали уже образцы примитивизации таких отношений, обозначив их пошлостью и тривиальностью как следствием утраты притягательности и прелести того, что обозначается термином разврата и порока. Наша цивилизация действительно сползает в яму пошлости, а цифровой бум начала века, призванный обозначить новые горизонты, все оцифровать и точно посчитать, исключить или минимизировать случайности и трансгрессии, как ни парадоксально, сам порождает новые модификации вечных проблем.
Прогресс оборачивается своеобразным регрессом, стремление к свободе – новой зависимостью, еще более тягостной, чем прежняя, что лишний раз говорит об актуальности гегелевского понятия «ирония истории». На смену одним идеалам приходят другие, принимающие вид идолов, а где идол, там и ложный культ, а где формальный культ, там и всепроникающая пошлость. Это обстоятельство нередко приводило в ужас великих деятелей русской культуры – Н. В. Гоголя, А. П. Чехова, А. А. Блока, В. В. Маяковского, С. А. Есенина и других.
Всеобщая цифровизация жизни человека уже вызывает обоснованные опасения не только по поводу утраты его идентичности и индивидуальности, но и в аспекте нового вида оглупления, утраты критического мышления и как следствие – подражания моде в ее наиболее тривиальном отношении. Иначе говоря, грядет новая «цифровая пошлость» – всепроникающая, нивелирующая все самые драгоценные качества и свойства человека. Более того, «новая религиозность», столь характерная для современных духовных поисков, тоже чревата обесцениванием как веры, так и верности выбранному идеалу, а точнее – идолу. Кризисное состояние традиционных монотеистических религий, в том числе и православия, тоже не дает уверенности в преодолении этих негативных тенденций, о чем говорят иерархи церкви, сетуя на оскудение любви и благоговения перед Богом. Используя лексикон современной космологии, можно полагать, что наша цивилизация неудержимо катится в «черную дыру», природа которой во многом неясна, но понятна некая неизбежность ее эволюции.
Таким образом, краткое рассмотрение феномена пошлости выявило его универсальный характер, способность к дальнейшему развитию в цифровой цивилизации и вытекающую отсюда необходимость дальнейшего анализа данного понятия с философских и социокультурных позиций, что может способствовать преодолению механистической картины мира и человека, дальнейшему углублению понимания диалектических противоречий их природы, источников и направлений развития, помогающих преодолевать тупики мышления и эмоций, о которых шла речь выше.
ЛИТЕРАТУРА
- Ортега-и-Гассет, Х. Этюды о любви / Х. Ортега-и-Гассет. – СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2003. – 415 с.
- Покровский, Н. Е. Лабиринты одиночества / Н. Е. Покровский. – М.: Прогресс, 1989. – 624 с.
- Golman, T. Social interconnections in a transitive society / T. Golman. – New York: Collection of scientific papers, 1977. – 255 p.
Тищенко Е. О. «Poshlost» в социокультурном измерении цифрового постчеловечества
В статье представлен анализ понятия «пошлость» как одного из концептов русского мировосприятия на основе методологии эпистемологического конструктивизма. Подчеркивается амбивалентность данного понятия, наличие как положительных, так и отрицательных коннотаций. Дается анализ генезиса и функционирования «пошлости» в полигендерной сфере как в традиционном обществе, так и в становлении нового качества, присущего сходнокультурным параметрам цифрового постчеловечества. Отмечается важность модификации «пошлости» в эпоху постсексуальности и постгендерности, при господстве товарно-денежного восприятия другого как партнера телоцентризма, что ведет к снижению экзистенциального кризиса и трансгуманизму. Возникающая новая идентичность чревата генезисом новых «идолов» цифровизации, что неизбежно порождает и новые облики пошлости.
Ключевые слова: «пошлость», русское мировосприятие, цифровое постчеловечество, постсексуальность, постгендерность, трансгуманизм.
Tishchenko E. O. «Poshlost» in the Socio-Cultural Dimension of Digital Posthumanism
The article presents the analysis of the concept of «poshlost» as one of the concepts of Russian world perception based on the methodology of epistemological constructivism. The ambivalence of this concept, the presence of both positive and negative connotations is emphasized. The author analyzes the genesis and functioning of «poshlost» in the sphere of poly-genders both in traditional society and in the formation of a new quality inherent in a similar cultural parameter of digital post-humanity. The author notes the importance of modifying «poshlost» in the era of post-sexuality and post-gender, with the dominance of commodity-money perception of the other as a partner of telocentrism, which leads to decrease in the existential crisis and transhumanism. The emerging new identity is fraught with the genesis of new «idols» of digitalization, which inevitably gives rise to new forms of vulgarity.
Key words: «poshlost», Russian worldview, digital pos-thumanism, post-sexuality, post-gender, transhumanism.