УДК 711.4.01
Е. В. Сидоркина
Город в сознании любого гносеологического субъекта зафиксирован как многомерный образ, полученный из опыта соприкосновения присущих ему телесных конструктов с культурными артефактами. Одной из важнейших проблем, напрямую связанных с изменением роли городской среды в повседневной культуре, стал диссонанс между её архитектоникой и нуждами человеческого тела, о чем очень подробно пишет социолог Р. Сеннет. В его понимании все трудности, возникающие в установлении диалога жителей с данной сферой их бытия, сводятся к ощутимой разности воображаемого и реального эмоционального опыта. Отчасти такая тенденция обусловлена инновациями, которые тиражирует среди носителей массового сознания наша цифровая культура, уверенно стирающая грани реального и виртуального. Некоторые архитекторы нередко в современной практике перед началом строительства проводят эксперимент с использованием виртуальных очков, моделирующих будущий объект городской среды, наблюдая за тем, какой эмоциональный спектр он вызывает у потенциального владельца: от того, как произойдет синхронизация его телесности с фантомом, напрямую зависит успех всего проекта. Соответственно, человек мобильно переключается между двумя семиосферами, теряя и без того хрупкую связь с естественной средой, в которую встроены результаты его деятельности.
Город как повседневное пространство, организованное прежде всего с целью удовлетворения потребностей общества, обладает антропоморфной базой и меняет свою онтологическую значимость сообразно удаленности от центра к периферии. Немаловажно также учитывать его амбивалентную сущность, где диалектически сплелись «творимое в текстах культуры, концептуальное пространство и… среда, в которой существуют и развиваются культурные явления» [5, с. 50].
Следует отметить, что оценка города с позиции теории культуры ведет к неизбежному столкновению с тезисами урбанистики и социологии, которые демонстрируют разнонаправленные взгляды на концепт «живого города», где на первый план выходит качество упомянутой связи, а не количество жителей. Иными словами, упрочение её способствует развитию города как некоей коллективной личности, индивидуальности, сотканной из нескольких типов отношений между жителями и его артефактами. Детальную характеристику данного феномена предоставляет датский архитектор Я. Гейл, в исследованиях которого телесность и чувственный опыт обретают особую значимость как первоосновы объектов городской среды, где каждый элемент подстраивается под прямолинейное движение человека и его так называемое «социальное зрение», вступающее в активную фазу с 25 до 100 метров. Именно в этот показатель вписаны многие открытые места для отдыха вроде площадей, которые автор именует пространствами для впечатлений, а не для движения. Таким образом, городское планирование должно исходить прежде всего из координат пешего передвижения и зрительного впечатления, определяющих специфику интересующей нас категории телесности. «Естественная отправная точка проектирования городов для людей – это подвижность человека и его чувственное восприятие, поскольку они составляют биологическую основу для деятельности, поведения и коммуникации в городском пространстве» [1, с. 33].
Преобладающую роль в процессе формирования наиболее устойчивых чувственных образов города играет для человека именно архитектура, которая удобнее всего оценивается, с точки зрения обозначенного автора, на скорости не более 5 км/ч. В связи с этим чрезвычайно важными для сохранения культурного наследия становятся силуэты различных архитектурных форм города, которые вместе с окружающим ландшафтом отражают специфику отношения жителей к телесности и её воплощениям как фиксаторам эмоционального спектра человека. Отсюда проистекает сравнение данных форм с отпечатками пальцев, имеющими неповторимый индивидуальный характер, что прослеживается в работах многих именитых культурологов, отмечающих преобладающее влияние природных объектов на общий органический рисунок городского пространства: «Силуэт Симферополя складывался в течение длительного периода времени на основе природных особенностей местности… Чатырдаг является отличительной особенностью силуэта города, символической доминантой в образе молодого Симферополя. Силуэт – одна из основ восприятия города» [5, с. 53].
Глобальная экологическая повестка привела к необходимости применения концепции, предполагающей подражание архитектурных сооружений сложным природным формам и разнородным фактурам вроде поверхности дерева или камня ради достоверного визуального баланса с ландшафтом. Затем к прежнему гармоничному руслу должна вернуться и телесность, утраченная в своем первозданном виде по мере цивилизационного роста и открытия новых гносеологических горизонтов жителями мегаполисов. Эту задачу выполняет ландшафтная архитектура, куда включаются не только здания и сооружения, но и все прилегающие к ним локации, которые помогают создать цельную композицию, удачно вписанную внутрь городской среды. Основная задача такого комплекса заключается в визуальном соединении тех островков естественной среды, которые были буквально разорваны коммуникативными сетями мегаполиса.
В качестве наглядного примера может служить китайский дом с «вертикальным лесом» – уникальное по своему замыслу творение итальянца С. Боэри: в промежутках между этажами можно наблюдать равномерно расположенные вставки из нескольких сотен зелёных насаждений, способных поглощать большое количество углекислого газа, заменяя его кислородом. Ради достижения этой цели учитываются различные типы связей в системе «объект – среда», зависящие от доминирующего объекта конструкции, вокруг которого весь садово-парковый ансамбль закономерно выстраивается: «…возможны контрастные, нейтральные или подчиненные решения, что достигается формой, масштабом, материалом, цветом и иными композиционными средствами… Важно помнить, что чем „природнее” среда, тем она изменчивее, а элементы ландшафтного дизайна должны с одинаковой художественной силой работать весной, летом, осенью и зимой» [8, с. 61–62].
Город как категория культуры, аккумулирующая определенную систему ценностей, на протяжении мировой истории претерпевал многочисленные изменения формулировки, обусловленные мировоззренческими ориентирами, образом жизни и потребностями отдельных социальных групп. В контексте исследований по теории культуры обнаруживается внушительное количество разнородных концепций, раскрывающих сущность города посредством специфических подходов: мифоритуального, игрового, коммуникативного, семиотико-герменевтического, феноменологического, психоаналитического и многих других, где изучаемое культурное пространство определяется как участник уникального гносеологического опыта. Последний, как правило, начинается именно на чувственном уровне, где завязывается контакт сенсорных медиаторов человеческого тела с тем объектом или фрагментом, на который направлено познание. Результатом его становится конкретное эмоциональное наполнение многомерного образа города, которое впоследствии кристаллизуется в относительно устойчивый культурный маркер, заметный практически с первого взгляда туристам и прочим категориям посетителей, вовлекаемым в новую для себя предметную семиосферу различными обстоятельствами.
Более подробно эту мысль развивает упомянутый ранее Р. Сеннет: интерпретация города напрямую зависит от отношения представителей той или иной культуры к телу человека, телесной свободе и от тех видов движения, которые они реализуют в общественных местах. В контексте данного исследования город понимается как сложный феномен, явленный субъекту непосредственно в ощущениях, определяющих его идентичность не как биологического существа, но как носителя поликомпонентного культурного кода, а также транслятора разных социальных отношений и норм. «Антропоцентричность и антропоморфность пространства повседневности дают основание более детально разобрать, как представлено тело человека в повседневной культуре, какими культурными смыслами наполнены части тела человека» [4, с. 201].
Поскольку город и формирующие его облик объекты архитектуры рассматриваются в большей степени с позиции урбанистики, на первый план выдвигаются не только ценностные связи человека с окружающей природой, но и проблема создания комфортной среды в условиях тотальной технизации. Соответственно, она должна вызывать у жителей города устойчивое ощущение безопасности, защищенности от внешних раздражений, ради чего многие дизайнеры, по мнению американского ученого К. Элларда, прибегают к стратегии обзора и укрытия, которая граничит с «гипотезой саванны». Тем самым сближаются поведенческие паттерны человека и животного, напрямую обусловленные практическим интеллектом, который определяется как способность осознанного выбора: в нашем случае – тех условий жизни, где функциональный аспект уравнивается с психологическим удобством. По мнению упомянутого выше нейропсихолога и урбаниста, именно природа обеспечивает необходимую когнитивную разгрузку за счет цельной картинки, замещенной в контексте мегаполиса множеством разнородных мелких деталей и разветвленной системой путей, границ, узлов, а также других объектов.
Сильнее всего оппозиция между естественным и искусственным внутри города проявляется в условиях нахождения его на самом краю культурного пространства – например, на берегу моря, реки или у подножия горы, чем нередко и объясняется специфика архитектурных форм. В частности, китайская средневековая архитектура неспроста была обусловлена анимистическими верованиями, в соответствии с которыми разрабатывались проекты каноничных пагод, беседок, дугообразных и прямых надводных мостиков, живописных галерей, образующих узнаваемый иконографический ряд. В нем определенно нашли место отголоски философии даосизма, исходя из тезисов которой только природа представляет человеку истинный порядок вещей и становится образцом жизненного уклада. Вытянутые вверх архитектурные конструкции являются репрезентацией священного культа неба, которое и устанавливает, и регулирует этот порядок посредством Дао. Некоторые ансамбли императорских дворов имеют замысловатую фрактальную структуру, так как состоят из цепочки прямоугольных локаций, удачно вписанных в местный колорит и рельеф. Многие параметры при этом согласованы с мистическим стихийным материализмом, в границах которого существуют космогонические сюжеты с участием пяти первоэлементов, формирующих идеологию У-син: огня, воды, земли, дерева, металла. Между тем ландшафтную архитектуру средневековых китайских городов можно представить как борьбу перегруженного по количеству декоративных деталей южного и сдержанного северного стилей, которые ярче всего воплотились на примере садов ученых, или садов литературы [6, с. 42].
Планировка города, с точки зрения К. Элларда, обусловлена имманентной человеку архетипичной тягой к поиску наиболее подходящей для сохранения своей популяции среды. Объекты архитектуры при этом привлекают нас фрактальной размерностью, которую авторы произведений черпают по принципу мимезиса из природных прообразов. Данное открытие мотивировало архитекторов к использованию новых строительных технологий и материалов для создания искусственных форм, которые стали бы подражанием живой природе. Например, с помощью железобетона мастер мог создавать линии, напоминавшие конфигурацию скал, деревьев или морских раковин. Следуя формам живой природы, многие украшали свои сооружения мотивами растительного и животного мира, тем самым давая жителям мегаполисов ощущение недостающей психологической разгрузки.
Однако не только формы, но и цветовые решения играют фундаментальную роль в конструировании тела города, а также последующем воздействии на саму телесность как связующее звено между ним и его обитателями. В качестве наглядного примера приведем облик советских городов, подчиненный строгим идеологическим потребностям государства, сводившего к минимуму либо исключающего указанный аспект: «Стремление создать нового человека и построить новый мир, перевернув принципы старой социальной системы, реализовались в ахроматических образах советских городов. Цвет рассматривался как поверхностное, несущественное и косметическое явление… Единственным разрешенным цветовым символом здесь стал красный…» [3, с. 245]. Другими словами, чувственность человека как маркер индивидуальности подавлялась в угоду состоянию коллективной души, и вслед за этой тенденцией обострилась проблема зонирования городской среды, которая наиболее эффективно решается посредством подбора колористической гаммы. Частичный выход из сложившейся ситуации архитекторы видели в наложении градации оттенков серого цвета на объекты. Последние автоматически превращались в нулевые знаки, лишая образ города элемента выразительности, несмотря на то, что этот вариант оказывал меньшее психологическое давление на жителей, чем политически детерминированный красный.
Цвет в дизайне объектов городской среды также выполняет важную координирующую функцию, выделяя на фоне преходящих культурные артефакты, усиливая их значимость в сознании обывателей, порождая определенные ассоциации и эмоции. Современный мегаполис как достояние массового общества часто имеет весьма эклектичное цветовое наполнение, которое полностью соответствует тем запросам постмодернистской культуры, что были озвучены во второй половине прошлого столетия. Стилевое единство уступило место творческому хаосу, дерзкому вызову сложившейся социально-политической и культурной системе, который нашел свое место среди объектов городского пространства. Вызывающий колористический синкретизм чаще всего объясняется несогласованностью внутри социума, которая накладывает отпечаток на силуэт города и расщепляет в сознании туристов представления о телесности, характерные для посещаемого культурного топоса. На этой почве усложняется понимание статуса времени как априорной формы чувственности субъекта социокультурных отношений, встроенной в ментальную матрицу.
Наблюдения многих социологов и энвайронменталистов говорят о том, что траектория перемещения жителей мегаполисов разнится в зависимости от эстетического вида фасадов прилегающих к пешеходным зонам зданий. Более строгие монохромные варианты побуждают людей стремительно двигаться вперед, ощущая свою ограниченность во времени и пространстве, что целиком созвучно культурологической концепции энтропийного времени: крупные города обычно конструируются из расчета ускоренного ритма жизни, пронизанного капиталистическими отношениями, где времени на созерцание бытия и постижения философских истин просто нет и не предвидится. Человек вписан в нескончаемую разветвленную коммуникативную сеть, нацеленную на приспособление к технологическому прогрессу и оппозицию природной среде, что снижает шансы построения «живого города»: «„Живой город” – это относительное понятие. Несколько человек на узкой деревенской улочке представляют собой живую и привлекательную картину… Тротуары, заполненные огромными толпами спешащих из одного места в другое людей, вовсе не признак хороших условий для жизни» [1, с. 65]. Высокая плотность построек во многих современных городах явно вытесняет свободное для ландшафтных маневров пространство, о чем свидетельствуют предельно плотно застроенные высокими зданиями некоторые районы Нью-Йорка, вроде Манхэттена, и Сидней, куда с трудом попадает солнечный свет – вот почему улицы выглядят безжизненными, темными, холодными, но удобными для быстрого перемещения внутри города. Между тем обозначенный район известен проектом удачной реконструкции заброшенной грузовой железной дороги под названием Хай-Лайн, занимающей почти 3 км и проходящей через 22 квартала зеленой оживленной нитью.
Специфика уникального парка продиктована тем биоразнообразием, которое развивалось естественным путем и было организовано в участки для отдыха с неоднородным микроклиматом, открывающие горожанам обзор на реку Гудзон. Местная достопримечательность решает сразу несколько задач, начиная с облагораживания социально неблагополучных частей Манхэттена и создания новых общественных пространств и заканчивая гармоничным и слаженным сочетанием мягких границ с жесткими, сопровождающих людей на необходимом уровне глаз. Теплая подсветка, спрятанная под перилами или лавочками, усиливает у посетителей парка ощущение «своего» пространства на фоне скучных стеклянных зданий и внушающей тревогу проезжей части, которая осложняет жизнь длительным ожиданием сигнала светофора, знаками и нередко грязными обочинами. Наряду с этим чувством рождается страх и отчуждение, которые возникают по причине наслоения новых социальных норм, паттернов на застарелые границы культурной идентичности: «…любому отличительному свойству архитектурного объекта, будь это красивый фасад или уникальная планировка улиц, суждено в каком-то смысле вызывать отчужденность» [9, с. 83].
Тактика разбавления густо заселенных районов домами-пластинами [2, с. 436] или зигзагообразными постройками из стекла среди зеленых насаждений вошла в обиход еще с началом активной деятельности школ функционального дизайна XX века, но не утратила популярности и сегодня. Однако при всей своей комфортабельности и ощутимой цивилизованной направленности она грозит городу дроблением земли на мелкие обособленные участки, которые нарушат органическую целостность этого культурного пространства. Подобный сценарий может снова вернуть человечество к парадигме общества закрытого типа, внутри которого царят тревожность и враждебность, а также нетерпимость к чужим культурным нормам и паттернам. Ради предотвращения такой тенденции важно обратиться к цели, которую изначально ставит перед собой градостроитель, обязанный понимать исконную динамическую природу города – в том числе распространяющуюся на мультикультурные отношения внутри него: «Тело, принявшее боль, готово стать городским телом, чутким к чужой боли, к общей боли людей на улице, к боли, которая становится наконец переносимой, – даже несмотря на то, что в мире, полном различий, никто из нас не способен объяснить другому ни что он чувствует, ни кем является» [7, с. 465].
В качестве заключения необходимо подчеркнуть несколько ключевых для обозначенной темы моментов. Телесность как категория культуры обладает сразу несколькими дефинициями, определяющими отношение социума к городу и его частям. В первую очередь, она интерпретируется как конструкт, возникший в результате проекции человеком своего тела на планировку городской среды и позволяющий отследить особенности культурной идентичности народов. Кроме того, она может рассматриваться в обратном порядке: как конструкт, собранный из множества человеческих ощущений, полученных в ходе эмпирического опыта анализа пространственно-временных параметров города, зонирования, качества путей и узлов перемещения, а также других его черт. Телесность не синонимична здесь материальности и вещественности, она соотносится с витальностью, так как обеспечивает не просто конвергенцию человека с предметной городской средой, но выступает гарантом психологического благополучия общества и дает возможность отслеживать трансформации города как личности, отражающей конкретную систему ценностных ориентиров в культуре метамодернизма. Тело и его долгожданная синхронизация с природой остаются ведущими ценностями современного человека, испытывающего острую нужду в самоидентификации и привлекающего ради этой цели доступные средства ландшафтного урбанизма, био- и экоурбанистики.
ЛИТЕРАТУРА
- Гейл, Я. Города для людей / Я. Гейл; изд. на рус. языке – Концерт «КРОСТ», пер. с англ. – М.: Альпина Паблишер, 2012. – 276 с.
- Гидион, З. Пространство, время, архитектура / З. Гидион; сокр. пер. с нем. М. В. Леонене, И. Л. Черня. – 3-е изд. – М.: Стройиздат, 1984. – 455 с., ил.
- Грибер, Ю. А. Цветовое поле города в истории европейской культуры / Ю. А. Грибер. – М.: Согласие, 2017. – 304 с.
- Иконникова, С. Н. Теория культуры: учебное пособие / С.Н. Иконникова, В. П. Большаков. – СПб.: Питер, 2008. – 592 с.
- Культурные ландшафты Крыма / Д. С. Берестовская (отв. ред.). – Симферополь: Ариал, 2016. – 380 с.
- Ожегов, С. С. История ландшафтной архитектуры / С. С. Ожегов. – М.: Архитектура-С, 2004. – 231 с.
- Сеннет, Р. Плоть и камень: тело и город в западной цивилизации / Р. Сеннет; пер. с англ. – М.: Strelka Press, 2016. – 504 с.
- Сычева, А. В. Ландшафтный дизайн. Эстетика деталей городской среды / А. В. Сычева, Н. П. Титова. – Минск: Вышэйш. шк., 1984. – 127 с., ил.
- Эллард, К. Среда обитания: как архитектура влияет на наше поведение и самочувствие / К. Эллард. – М.: ООО «Альпина Паблишер», 2015. – 167 с.
Сидоркина Е. В. Телесность как категория современной городской культуры: опыт феноменологического осмысления
В материалах данной статьи автор поднимает вопрос о связи телесности человека с объектами городской среды, определяющей его культурную, социальную, религиозную, а также личностную идентичность. Повышенное внимание уделяется проблеме утраты этой связи и закономерным её результатам, возникающим вследствие унификации и обезличивания городского пространства под давлением нарастающей технизации. Кроме того, рассматривается культурная роль обозначенных выше процессов и судьба феномена «живого города» в условиях изменений восприятия категории телесности.
Ключевые слова: границы, «живой город», ландшафт, повседневность, телесность.
Sidorkina E. V. Physicality as a Category of Modern Urban Culture: the Experience of Phenomenological ComprehensionIn the materials of this article the author raises the issue of the relationship of a person’s physicality with objects of the urban environment, which determines his cultural, social, religious, and personal identity. Increased attention is paid to the problem of the loss of this connection and its natural results arising from the unification and depersonalization of urban space under the pressure of increasing technization. In addition, the cultural role of the processes indicated above and the fate of the phenomenon «living city» in the context of changes in the perception of the category of physicality are considered.
Key words: borders, everyday life, landscape, «living city», physicality.