УДК 18.+801.73
Герменевтика, несмотря на то, что оформилась как самостоятельная наука в XVIII – XIX веках, обнаруживает предпосылки к определению собственного проблемного поля уже в античности. Основной проблемой герменевтики является аналитическая работа с текстом, осуществляемая механически или творчески, в зависимости от используемой методологии, исторического и культурного фона или актуальной научной парадигмы.
Появление на современном этапе новых средств выражения в искусстве, продиктованное технологическим прогрессом, а также научным и философским переосмыслением миропонимания, привело к тому, что изменились требования к субъекту и объекту интерпретации, которая на протяжении истории находилась в проблемном поле герменевтики. Подобные изменения не могут остаться незамеченными, и поэтому на сегодняшний день мы можем говорить о возросшем интересе исследователей к проблемам герменевтики и интерпретации, которые в свою очередь требуют теоретического переосмысления или уточнения, в зависимости от того, насколько радикально поставить вопрос.
В данном исследовании нас интересует генезис и эволюция герменевтических концепций и включенной в них проблемы интерпретации. Опираясь на работы Умберто Эко, мы можем сказать, что интерпретация, в современном понимании, – это деятельный аспект восприятия (результатом которого является понимание), имеющий дело с внешними стимулами, организованными определенным образом [4]. Подобная точка зрения сформировалась в ходе культурологических, эстетических, семиотических и герменевтических изысканий итальянского философа, в рамках которых разрабатывались темы открытости текста, предела интерпретации, чрезмерной интерпретации и т. д. Однако же предпосылки данной проблематики проявляются именно в истории герменевтики.
Разработка герменевтической и интерпретационной проблематики осуществлялась силами таких отечественных авторов, как Г. И. Рузавин, Г. В. Драговец, П. Г. Носачев и др. Нередко центром исследования герменевтического проблемного поля выступают текст, знак, символ и т. д. Наше исследование предполагает иную расстановку акцентов с особым вниманием именно к понятию интерпретации, а также послужит предпосылкой к более обстоятельному изучению этой проблемы.
Чтобы понять, как сформировалось современное представление об интерпретации, необходимо произвести анализ эволюции основных герменевтических концепций в свете исторически сложившихся диалектических отношений аллегорического и буквального способов толкования с последующим переходом к современным представлениям.
Герменевтика возникла в древности в первую очередь как практика, а также как теория толкования текста. Герменевтика – это русскоязычная форма латинского существительного «hermeneutica» (искусство толкования или объяснения). Также в переводе на современные языки может иметь следующие значения: говорить, высказывать, выражать, толковать, интерпретировать, переводить [3].
Проблема интерпретации, находясь в центре герменевтического дискурса, актуализировалась, как уже было сказано, в древности. В «Кратиле» Платона обсуждается представление о том, что духовный мир имеет собственный «божественный» язык, человеку недоступный. Посредником для понимания этого языка становится герменевт, или толкователь. Толкование в сочинениях Платона граничит с «искусством глашатая, искусством прорицания и поэтическим творчеством» [Там же, с. 8]. Платон называет поэтов «герменевтами богов». Герменевт «толкует чужую речь, выявляет ее смысл, однако сам не может знать, истинна толкуемая им речь или нет». В таком представлении толкование и интерпретация лишены критического аспекта, в центре внимания оказывается исключительно содержание толкуемого объекта вне зависимости от истинности этого содержания, и значение имеет лишь достоверность передачи толкуемого.
Аристотель отошел от подобного представления и в своем трактате «Об истолкованиях» рассматривает проблему истинности и логичности утвердительного высказывания. Герменевтика в данном случае связывается уже не с поэзией, а с логикой [3].
У стоиков герменевтика приобретает самостоятельное значение в контексте учения о логосе и толкования мифов. Различали два вида речи – внутренний и внешний логос. Для стоиков герменевтика «есть перевод внутренней речи во внешнюю речь, высказывание и определение соотношения между ними» [Там же, с. 9]. Кроме того, герменевтика развивалась с целью интерпретации эпического предания, пояснения и оправдания мотивации богов и их поступков. Для сохранения авторитета предания его стали толковать иносказательно, т. е. в переносном смысле. Так возник аллегорический метод толкования. С помощью данного метода решалась проблема мифа и рационального логоса, боги являлись «аллегориями мирового разума-логоса». Стоики также пользовались этимологическим методом как разновидностью аллегорического, пытаясь толковать вещь через этимологию слова, которое ее обозначает [3].
Аллегорический метод получает развитие в эпоху эллинизма у иудейского экзегета Филона Александрийского. «Эллинизм первоначально обозначал правильное употребление греческого языка» [Там же, с. 9] в связи с распространением греческой культуры. Особенно значимым было взаимодействие греческой и иудейской культур. В Александрии в III – II вв. до н. э. был произведен перевод Ветхого Завета на греческий язык с целью проповеди Писания среди язычников, а также по причине того, что «для многих александрийских иудеев греческий язык уже стал родным» [Там же, с. 10]. Перевод потребовал герменевтического перетолкования и переосмысления основных иудейских понятий в системе другого языка и мировоззрения, что демонстрирует зависимость интерпретатора и, соответственно, интерпретации от культурного фона, на котором она осуществляется. Августин Блаженный в своем труде «Христианская наука, или Основания священной герменевтики и церковного красноречия», давая практические установки толкователю Священного Писания, не обходит стороной тот факт, что в Писании присутствуют слова иных языков и иного культурного происхождения. Он указывает, что для более полного понимания необходимо по возможности ознакомиться с историей этих культур и языков [1]. В свою очередь У. Эко, в рамках, разумеется, уже современных взглядов на интерпретацию, писал следующее: «…невозможно оценивать или описывать ситуацию, используя язык, который не имеет с ней ничего общего, потому что язык отражает определенную совокупность отношений и определяет систему последующих импликаций» [4, с. 311]. Здесь прослеживается связь между герменевтической практикой древности и построением современных теорий и взглядов на заданную тему, в частности зависимость интерпретационных возможностей от таких факторов, как, например, научные и эстетические воззрения эпохи, языковые системы, семиотическое пространство, другими словами, культуры в самом широком смысле слова.
Возвращаясь к истории герменевтики, отметим, что Филон Александрийский считается автором аллегорезы, т. е. аллегорического метода, различающего два вида смысла – буквальный (исторический, плотский) и аллегорический (вечный, духовный). Второй, согласно Филону, по значению выше первого. Писание наполнено аллегориями, и «всякое слово таит в себе сокровенный, открытый только посвящённым Божественный смысл» [3, с. 10]. Это привело к отказу при толковании Писания от буквального смысла, с превращением его в закрытый, гностический текст. Хотя еще стоики считали, что к аллегории стоит обращаться тогда, когда все возможности буквального толкования исчерпаны.
Климент Александрийский, как и Филон, «искал синтез библейского и античного мировоззрений и усматривал такой в Божественном логосе, на основе которого он строил свое символически-гностическое толкование» [Там же, с. 11].
Ориген, ученик Климента, в своем труде «О началах» выделял три смысла Писания: телесный, душевный и духовный, а Ветхий Завет он считал прообразом Нового Завета. Этот метод в XIX веке был назван типологическим, его также в свое время применял Апостол Павел. Ориген предпринял попытку «сравнительного изучения Писания на основе сравнения шести параллельных текстов Ветхого Завета (т. н. гекзаплы), а также первый опыт текстологического исследования Нового Завета» [Там же, с. 12].
Аллегореза получила развитие в Средневековье, когда было сформулировано учение о четырех смыслах Писания: буквальном (историческом, телесном), моральном, аллегорическом и анагогическом (эсхатологическом). Последний предстает высшим из всех и скрыт до скончания века, он был явлен только Иоанну Богослову. Августин Дакийский говорил об этом следующим образом: буквальный смысл учит прошедшему (т. е. истории), аллегорический – тому, во что должно веровать, моральный – что творить, анагогический – к чему стремиться. Фома Аквинский считал, что в данном случае речь идет о двух видах смысла – буквальном и духовном, которые уже в свою очередь делятся также на виды [3].
Несмотря на то, что история герменевтики и интерпретации тесно связана именно с толкованием Святого Писания, аллегорический метод находит свое отражение также в повседневном, обыденном сознании средневекового человека. Исследуя средневековую эстетику, Умберто Эко в своей работе «Эволюция средневековой эстетики» затрагивает тему глубокой символичности восприятия средневекового человека. Например, природа воспринималась как органический процесс, развитие которого можно интерпретировать в соответствии с заданной парадигмой. Цифра 5 приобретала особое значение, являясь символом большего, более глубокого значения для средневекового человека, чем просто абстрактной единицей измерения. Зеленый цвет также имел особый мистический смысл. Индивид жил в мире, населенном тайными значениями, вещи в нем выступали лишь знаками, указывающими на совершенно иные глубинные смыслы. Все, что окружало средневекового человека, наделялось дополнительными иносказательными значениями, т. е. интерпретировалось в соответствии с методом аллегории [5].
Представители антиохийской школы Диодор Тарский, Иоанн Златоуст, Федор Мопсуетский в противовес александрийцам критиковали «универсализм аллегории и выступали за преимущество исторического смысла Писания» [3, с. 12]. Они считали, что имеет смысл говорить не о нескольких смыслах Писания, а о возможности установления аналогий между ее частями, что, собственно, и должно привести к более глубокому пониманию смыслов, которые содержатся в самом тексте, а не у интерпретатора.
Весомый вклад в разработку проблемы толкования Писания и герменевтики в целом внес крупнейший представитель Средневековья Блаженный Августин. В своем труде «Христианская наука, или Основания священной герменевтики и церковного красноречия» он изложил «правила, способствующие к уразумению смысла Писания» [1, с. 3]. Отправной точкой для Августина является учение о предметах и знаках. Предметы имеют троякую суть: первые – это те предметы, которыми надлежит пользоваться, вторые – которым надлежит радоваться, третьи – которые содержат в себе и пользу, и радость. Наука занимается либо предметами, либо знаками, выражающими предметы. Некоторые предметы могут являться знаками других предметов. Все знаки – это предметы, но все предметы – знаки. Знаки, употребляемые для обозначения предметов, составляют язык [1].
Центральной установкой при толковании Писания у Августина является нравственная позиция, заключающаяся в стремлении к христианской любви и любви к ближнему, а также правильное пользование предметами без злоупотребления. Толкование Писания должно быть средством достижения истины как для толкующего, так и для тех, кого он учит, а не самой целью. Интерпретацию Писания Августин связывает с интеллектуальной подготовленностью читающего, его общей эрудицией, что должно помочь прояснить «темные места» Писания и установить буквальный смысл. Августин не отрицает аллегорического метода толкования, он считает, что к нему необходимо обращаться в тех случаях, когда этого требует само Писание [Там же]. «Смысл темных мест Писания следует толковать с помощью мест более ясных; этот принцип получил название метода параллельных мест» [3, с. 13].
В эпоху Ренессанса в связи с возросшим интересом к античности, классическим языкам и филологии разрабатываются новые методы изучения и интерпретации древних тестов. Изучение и толкование античных текстов происходило в рамках ответвления филологической науки под названием ars critica, герменевтика же, в свою очередь, продолжала фокусироваться на толковании библейских текстов.
Два способа толкования в своем противопоставлении просуществовали все Средневековье и вплоть до Реформации. Согласно Дильтею, «появление протестантизма… положило начало герменевтике как науке» [Там же, с. 14].
М. Лютер, развивая антиохийскую линию в экзегезе, настаивал на превосходстве буквального смысла Писания. Он считал, что Писание само себя истолковывает, другими словами, в нем содержится все необходимое для истолкования смысла без стороннего вмешательства. Он опирался на метод параллельных мест, а также считал, что «понимание духовного смысла текста Писания… возникает благодаря одухотворенности самого толкователя» [Там же], а не каким-то специальным средствам толкования.
Отказ от аллегорического в толковании привел к рационализации герменевтического метода и подхода к интерпретации. Ученик Лютера Флаций Иллирийский считал герменевтику пропедевтикой к логике.
Й. К. Даннхауер в XVII в. ввел термин hermeneitica в научный обиход. Он делил герменевтику на сакральную и профанную, формулируя для каждой собственные правила. Большинство учебников, написанных в XVII – XVIII вв., ограничивают герменевтику набором правил, что практически нивелировало роль интерпретации как процесса активного деятельного восприятия и свело ее к выявлению статичных смыслов.
Й. М. Кладениус в работе «Введение к правильному толкованию разумных речей и текстов» поставил задачу «создания всеобщей герменевтики как искусства толкования, решая ее в духе рационализма» [Там же, с. 16]. Из области герменевтики были исключены сакральные и поэтические тексты. К компетенции герменевтики относятся только места, неясные в силу неизвестности предмета, о котором идет речь. «Задачей понимания Кладениус считает полное овладение предметом, которое происходит за счет усвоения понятий, которые данный предмет выражают» [Там же]. Предмет – внетекстовая и объективная величина. Возникает триада: предмет – текст – читатель. На помощь читателю может приходить толкователь. Роль автора в таком случае отходит на второй план, т. к. он выражает в тексте свое ограниченное представление о предмете. Читатель может превзойти автора в познании предмета, о котором тот пишет. Так возникает идея о «точке зрения как субъективно обусловленной форме понимания» [Там же]. Такое представление, претерпев некоторые изменения, получит особое развитие в дальнейшем. Идея превосходства читателя, что в данном случае не имеет аксиологического значения, над смыслом, заложенным в текст автором, приведет к представлению о теоретической бесконечности интерпретации.
Г. Ф. Майер в работе «Опыт общего искусства толкования» строит универсальную герменевтику на основе всеобщей теории знаков. Знак у Майера (как у Августина) – понятие не только языковое. «Знаками являются все предметы мира (естественные знаки), образующие совокупное семиотическое пространство, в центре которого находится Творец мира – Бог. Знаки языковые устроены по образцу естественных знаков. Они указывают на своего создателя – автора текста» [Там же, с. 17]. Так возникает принцип «герменевтической справедливости», заключенный в том, что всякий текст является совершенной знаковой системой, пока не будет доказано обратное.
Произведенный И. Кантом переворот в философии повлиял и на развитие науки о толковании. Кант в противовес рационалистическим представлениям о познаваемости мира с помощью разума показал, что это представление «принадлежит рассудку и справедливо только в области феноменальной, а не ноуменальной» [Там же]. Непознаваемость вещи в себе привела к переносу внимания философии с объекта на субъект познания, в познавательной деятельности которого объект только и может быть конституирован.
Ф. Аст отталкивается от понятия духа, которое называет «вечным животворным принципом». Цель герменевтического анализа – «приобщение к духу, внешней формой которого является текст» [Там же, с. 18]. Процесс понимания движется по кругу: целое понимается из анализа части, а часть только в связи с целым. Этот подход развивал Ф. Шлейермахер, и в дальнейшем он получил название «герменевтический круг».
«В статье «Возникновение герменевтики» Вильгельм Дильтей называет Фридриха Шлейермахера создателем всеобщей науки герменевтики» [Там же, с. 7]. Для нашего исследования учение Шлейермахера имеет особое значение, т. к. именно он заложил основы герменевтики как общей теории интерпретации [2].
Шлейермахер называет герменевтику Kunstlehre, что переводится как «учение об искусстве». Для романтизма искусство является способом проникновения в бытие, осознанием бессознательного, оно претендует на статус высшего философского знания и Богопознания. Религия и искусство, согласно Шлейермахеру, совпадают, таким образом, герменевтика становится учением об искусстве как о бесконечном. «Если объект герменевтики – произведение искусства, обладающее бесконечно богатым содержанием, то сам процесс толкования (интерпретации) также бесконечен, к окончательному толкованию можно только приближаться» [3, с. 28]. Такой подход открывает совершенно новые горизонты для понимания интерпретации. Аллегорический и буквальный способы толкования сливаются в один с целью охватить бесконечное.
Теперь мы можем отвлечься от истории герменевтики, т. к. на данном этапе проблема интерпретации обретает некоторую самостоятельность. Обратимся к У. Эко. В работе «Открытое произведение» он обнаруживает тенденцию современного искусства к созданию произведения искусства как поля возможностей. Автор стремится к тому, чтобы зритель мог обнаружить в произведении как можно больше «эстетической информации», т. е. эстетических стимулов, которые он воспримет в свой опыт. При этом возникают особые интерпретативные отношения, участниками которых являются автор, произведение и реципиент. Автор в данном случае выступает как организующая сила, придающая некоторую форму информации, которую Эко, обращаясь к теории информации, сравнивает с энтропией. Понятие энтропии заимствовано из термодинамики и используется для измерения уменьшения и увеличения количества информации. Энтропию Эко характеризует как равноупорядоченность. «Ветры, дующие на пляже, порождают в тысячах песчинок общую тенденцию к беспорядку и, следовательно, к единообразию их расположения, но вот неожиданно по пляжу проходит человек, и взаимодействие его ног с поверхностью песка представляет собой взаимодействие событий, приводящих к появлению определенной конфигурации (статистически совершенно невероятной) следа от его ноги» [4, c. 109]. След в данном случае предстает как форма, потому что обладает некоторой степенью организации. Информацию Эко соотносит с энтропией, так как все, что окружает человека, является неупорядоченной информацией, которую он упорядочивает для упрощения ориентации в ее бесконечном потоке. Например, язык является уменьшением энтропии в том смысле, что из ряда всевозможных звуков выбирается определенное их количество и наделяется определенным значением, так же как из всех возможных изобразительных конфигураций выбираются те, которые будут обозначать звуки буквами. Далее уже значением будут наделяться определенные сочетания звуков и букв, затем сочетания этих сочетаний, создавая уже определенный инструментарий для выражения и материала для интерпретации.
Уменьшение энтропии происходит при помощи любых доступных автору средств организации. Уменьшение энтропии приводит к уменьшению неопределенности в произведении и наделяет его однозначностью, ограничивая, однако, тем самым интерпретативные возможности реципиента. «Форма – это завершенное произведение, конечная точка производства и исходная точка потребления, рецепция, которая в процессе своего развития всегда, с каждым разом, вселяет новую жизнь в исходную форму, рассматривая ее под различными углами зрения» [Там же, c. 12]. Данное определение созвучно с представлениями Шлейермахера об искусстве как бесконечности. «В сущности, форма является эстетически значимой постольку, поскольку ее можно рассматривать и осмыслять в разнообразных перспективах, когда она, не переставая быть самой собой, являет все богатство…» и «всякое художественное восприятие произведения является его истолкованием и исполнением» [Там же, c. 29].
Интерпретация всегда рассматривалась в свете доступных эпохе средств выражения, будь то миф или Святое Писание. На сегодняшний день мы имеем множество выразительных средств, недоступных предшествующим эпохам, рассмотрение которых позволит нам углубиться в понимание интерпретативных отношений. Умберто Эко обращался к феномену прямой трансляции, рассмотрение которого позволит нам выделить деятельную природу интерпретации.
В первую очередь необходимо отметить, что прямая трансляция предполагает упорядочивание событий, происходящих в данный момент, здесь и сейчас. Иными словами, само разворачивающееся событие является тем материалом, с которым приходится работать режиссеру, как скульптору приходится работать с мрамором или глиной. «Для того, чтобы приступить в освещению события, телережиссер располагает три камеры…» [Там же, c. 212]. Камеры выступают в качестве источников, из которых восприятие черпает информацию, непредсказуемую, т. к. события будут разворачиваться не по заданному сценарию в соответствии с какой-то заданной фабулой, если мы говорим об освещении, например, чрезвычайного происшествия, а самостоятельно, и задача режиссера заключается в том, чтобы внести в эту ситуацию некую долю порядка. С этой целью режиссер должен данную ситуацию воспринять и выбрать ракурсы освещения, наиболее соответствующие поставленным перед ним задачам или же просто его видению. Фактически мы имеем дело с режиссерской интерпретацией происходящего события, а сама трансляция предстает неким промежуточным результатом этой интерпретации. Здесь можно провести аналогию с реципиентом, воспринимающим объект искусства, только результатом этих интерпретационных отношений будет, естественно, не трансляция, а понимание или же точка зрения о воспринятом.
В ситуации прямой трансляции имеет место деятельный аспект выбора и передачи информации, так сказать, вывода ее из состояния энтропии. «В качестве почти исторического примера приведем спор между двумя экономистами, состоявшийся в 1956 году: в телепередаче на эту тему один из собеседников задавал свои вопросы уверенно и агрессивно, а телекамера показывала второго, взволнованного, покрывшегося потом, мучительно теребившего платок… чувствовалась некоторая тенденциозность показа» [Там же, c. 214]. Здесь мы явно имеем дело с выбором режиссера, который на ходу решает, каким образом освещать происходящие события. Даже если неуверенный в себе собеседник и был прав в споре, то в результате того способа подачи, который выбрал режиссер, зритель не мог сделать такой вывод, т. е. мы имеем дело с результатом интерпретации режиссера.
Пока что мы говорили о трансляции событий случайных, в ходе которых режиссеру как автору приходится иметь дело с, так сказать, «сырым» материалом, в который он может вносить порядок в соответствии с собственными взглядами и желаниями. Если же ему приходится транслировать событие постановочное, например театральную постановку или телешоу, осуществляемое по сценарию, здесь у него уже несколько меньше свободы, поскольку приходится иметь дело не с информацией в чистом виде, а с готовой формой. Однако определенное право на свободу все же остается за режиссёром, поэтому в трансляции мы увидим интерпретацию этой исходной готовой формы, поскольку режиссер обладает средствами влияния на процесс передачи. Здесь мы снова можем провести аналогию с реципиентом и произведением. Режиссер в данном случае реципиент, а постановка – это форма. Отношения, возникающие в подобной ситуации, напоминают отношения между читателем и книгой, в которых, соответственно, книга является формой, которую реципиент воспринимает и интерпретирует, результатом чего становится его представление о книге или понимание проблемы, описанной в ней [4].
И прямая трансляция, и восприятие произведения подвержены определенным формотворческим законам. Возьмем, к примеру, джазовую импровизацию, которая, как и событие, освещаемое в прямом эфире, разворачивается здесь и сейчас. «В процессе развития художественного организма сказывается влияние некоторых структурных предпосылок; мелодии, требующие определенного развития (причем настолько, что все исполнители предвидят это развитие и как по договоренности осуществляют его), подтверждают актуальность вопроса о формообразующей форме» [Там же, c. 215]. Формообразующая форма задает ряд требований к произведению, создаваемому либо на ходу, либо неспешно в студии. Требования обусловлены видом творчества, например, в музыке это музыкальный размер или жанровая принадлежность, в изобразительном искусстве, если эти требования довести до предела, – наличие красок и поверхности, на которую эти краски будут наноситься. По большому счету формообразующая форма является тем условием, которое гарантирует возможность уменьшения энтропии, внесения определенности и как результат – появление формы. А вот форма уже в соответствии с определением, приведенным выше, является тем, с чем придется иметь дело интерпретации как деятельному аспекту восприятия. Деятельному, потому что восприятие любого произведения требует времени и активной вовлеченности, иначе произведение окажется пассивно воспринимаемым фоновым шумом, это особенно ясно в отношении музыкальных произведений. Но и для восприятия изображения также требуется время, особенно если оно выдвигает особые требования к интерпретативным возможностям зрителя. Сама же интерпретация становится возможна тогда, когда в энтропию внесен минимум организации, когда появляется хотя бы намек на образование читаемой формы. Теперь мы можем охарактеризовать интерпретацию как деятельный аспект восприятия, результатом которого является понимание, имеющий дело с внешними стимулами, организованными определенным образом. Для того чтобы она могла быть осуществлена, необходима организующая сила в лице автора, произведение как результат этой организации и собственно реципиент, который в соответствии со своими возможностями будет это делать [4].
Таким образом, мы видим, что произведение, организованное особым образом, даже если мы говорим о минимуме организации, является некоей готовой быть воспринятой формой. Художественное восприятие, о котором говорит Эко, не что иное, как интерпретация, которая в зависимости от воспринимаемой формы обнаруживает как буквальный, так и аллегорический смыслы, и теоретически происходить это может бесконечно. В последующих работах Эко отмечает, что возможна чрезмерная интерпретация, выходящая далеко за пределы смыслов, содержащихся в произведении.
Рассмотрев основные концепции в истории герменевтики, мы можем отметить изменение акцентов при рассмотрении проблемы интерпретации на современном этапе. На заре возникновения герменевтической проблематики она развивалась, служа целям оправдания эпического придания и толкования Писания. Проблема интерпретации, таким образом, оставалась в тени и подчинении предпосылок собственного возникновения. Теперь же основными являются не проблемы поиска буквального или переносного смыслов сакральных текстов, а проблемы возникающих между автором, произведением и реципиентом отношений. «Современная эстетика вступила в пору вполне зрелого, критического осознания того, что собой представляет отношение интерпретации» [Там же, c. 28]. Упомянутое осознание является синтезом всех представлений о толковании, сформированных под крылом герменевтики, которые на сегодняшний день служат совсем иным нуждам и областям человеческой деятельности.
ЛИТЕРАТУРА
- Августин Блаженный. Христианская наука, или Основания священной герменевтики и церковного красноречия / Блаженный Августин. – СПб. : Библиополис, 2007. – 512 с.
- История философии : учебник для высш. учеб. заведений / под ред. В. П. Кохановского, В. П. Яковлева. – Ростов н/Д. : Феникс, 2002. – 576 с.
- Шлейермахер Ф. Герменевтика / Фридрих Шлейермахер ; пер. с нем. А. Л. Вольский. – СПб. : Европейский дом, 2004. – 242 с.
- Эко У. Открытое произведение: Форма и неопределенность в современной поэтике / Умберто Эко ; пер. с итал. А. Шурбелев. – СПб. : Академ. проект, 2004. – 384 с.
- Эко У. Эволюция средневековой эстетики / Умберто Эко. – СПб. : Азбука-классика, 2004. – 288 с.
Ретивов К. С. Эволюция герменевтических концепций: от Платона до Умберто Эко
Автора данного исследования интересует генезис и эволюция герменевтических концепций и включенной в них проблемы интерпретации. Чтобы понять, как сформировалось современное представление об интерпретации, был произведен анализ эволюции основных герменевтических концепций в свете двух исторически сложившихся противоположных способов толкования – аллегорического и буквального – с последующим переходом к современным представлениям.
Ключевые слова: герменевтика, интерпретация, знак, символ, текст, искусство, произведение, форма.
Retiviov K. S. Evolution of hermeneutic concepts: from Plato to Umberto Eco
This study is interested in the genesis and evolution of hermeneutic concepts and, in them, the problem of interpretation. To understand how the modern concept of interpretation was formed, an analysis was made of the evolution of the basic hermeneutic concepts in the light of two historically developed opposing ways of interpretation – allegorical and literal, with a subsequent transition to modern concepts.
Key words: hermeneutics, interpretation, sign, symbol, text, art, work, form.